Юрий Коваль - это писатель высшей пробы. Это один из самых известных и любимых детских авторов в ССР и России. Это Талант.
Без его произведений я не мыслю ни детство, ни хорошую библиотеку. Нет в русской литературе ничего похожего на прозу Коваля. В ней сплелись правда и вымысел, философия притчи и сказка, мудрость и легкость, неторопливость и краткость, изящный юмор и светлая щемящая грусть. Сплелись в особенный неповторимый стиль.
Коваля читали все, но никто не кричит об этом, поскольку эти рассказы - сокровенное для каждого. Вот и мне тяжело подбирать слова. А ему - нет. У него к слову удивительная чуткость, редкостный дар соединять простое в прекрасное. Читаешь, и словно перекатываешь звуки на языке, смакуя. Только послушайте: "Я...почувствовал запах совсем уже близкой зимы - времени, когда вода закрывает глаза"... У него слова - это ключи, открывающие те потайные двери в нашей душе, за которыми спрятано все самое лучшее.
Конечно, Коваля я люблю. И Чистый Дор я люблю. Весь. Но "Клеенку" как-то особенно. В детстве после прочтения этого рассказа я всерьез подумывала о том, чтобы разыскать Чистый Дор (благо, он действительно есть на карте), отправиться туда с новеньким отрезом из ГУМа и подарить его добродушному дяде Зую, вот так запросто. И уже потом, много лет спустя, живя в студенческом общежитии все искала в магазинах клеенку поднебесного цвета, чтоб с васильками. Рассказ выложу целиком. Каждый раз что-то щемит, когда перечитываю. А потом тянет звонить родителям и старым друзьям, с которыми немало сижено за столами, варить простую картошку, с зажарочкой и смотреть в окно.
Коваль интересен мне сейчас не меньше, чем в пять лет, его книги, как истинная литература, не делят аудиторию на возраст, они - вне времени. Их обязательно нужно дарить себе и детям, чтобы пронести этот подарок через всю жизнь.
Отдельно хочется сказать про иллюстрации к книге "Чистый Дор". Работы Галины Макеевой созвучны тексту и ложатся на него удивительно гладко. Такое же в них изящество, искренность, сокровенное отношение к миру, и так же от красок светло на душе. В них чувствуется та же свобода, что и в текстах Коваля, свобода, приходящая через умение, простота, которая достигается только благодаря таланту, мастерству и упорному труду. За ней стоит многолетняя практика и школа натурного рисования - Галина Макеева проиллюстрировала более 70 книг, десять лет была главным художником журнала «Мурзилка». Ее иллюстрации всегда узнаваемы, этот особый почерк я помню еще с детства.
Листаешь страницы, и ощущение, что бредешь не спеша по Чистому Дору, смотришься в прозрачные лужи, спускаешься с мягких холмов, плывешь в узенькой лодке по темной тревожной воде, летишь в облаках, задевая верхушки сосен и качаешься на ветру. Свежо и просторно делается в комнате, и кажется, что можно руками потрогать это неповторимое состояние природы, зовущееся тишиной русского пейзажа. Сама Галина говорила, что ее учителя - это природа и жизнь, где случается все и в бесконечных вариациях.
Со слов Л.С. Кудрявцевой: " Когда Макавеевой пришлось иллюстрировать рассказы Юрия Коваля, она пожила в описываемых им местах, в Чистом Доре, порисовала, но не пошла, как говорится, буквально за писателем, а попыталась передать в своих рисунках главное, «потайное» звучание его прозы. «Вода под лодкой чёрная, настоялась на опавших листьях. Над нею синие стрекозы перелетают... Захотелось что-нибудь спеть, просто так. От хорошего настроения...». Две голубые стрекозы ложатся на темный фон крупно, декоративно, образуя первый план. Коричневые стволы деревьев, за ними темными штрихами водная гладь озера, стена дальнего леса, небольшое светлое пятно слева вверху - для коричневых листиков, неожиданно сохранившихся на ветке сухого дерева. Сам же герой - крохотная голубая фигурка в лодке на воде. Видно, как выстроен рисунок, но главное впечатление - поэзия лесного озера. Для Макавеевой важно не развитие сюжета, не поющий герой, а чувство восхищения перед лицом природы, которое она сумела цельно выразить".
"Чистый Дор" - во всех отношениях чудесная книга, из тех, что "в каждый дом". ИДМ выпустил ее в замечательной серии BiblioГид рекомендует в том же виде, в каком она выходила в 1981 году. Качество издания великолепное - большой формат, твердая обложка, плотная белоснежная офсетная бумага, крупный четкий шрифт, отличная печать.
Мне в детстве очень нравились иллюстрации Макавеевой в сборнике стихов Валентина Берестова "Читалочка".
Сейчас 45% скидка на сборники Коваля от АСТ. Заказала себе вот эти, пока ничего не знаю о качестве, т.к. они еще в пути. Выбирала по содержанию:
ЧИСТЫЙ ДОР
Лесная дорога пошла через поле – стала полевой. Дошла до деревни – превратилась в деревенскую улицу.
По сторонам стояли высокие и крепкие дома. Их крыши были покрыты осиновой щепой. На одних домах щепа стала от ветра и времени серой, а на других была новой, золотилась под солнцем.
Пока я шел к журавлю-колодцу, во все окошки смотрели на меня люди: что это, мол, за человек идет?
Я споткнулся и думал, в окошках засмеются, но все оставались строгими за стеклом.
Напившись, я присел на бревно у колодца.
В доме напротив раскрылось окно. Какая-то женщина поглядела на меня и сказала внутрь комнаты:
– Напился и сидит.
И окно снова закрылось.
Подошли два гусака, хотели загоготать, но не осмелились: что это за человек чужой?
Вдруг на дороге я увидел старушку, ту самую, что искала в лесу топор. Теперь она тащила длинную березовую жердь.
– Давайте пособлю.
– Это ты мне топор-то нашел?
– А я-то думала: не лесовик ли унес?
Я взял жердь и потащил ее следом за старушкой.
В пятиоконном доме распахнулось окно, и мохнатая голова высунулась из-за горшка с лимоном.
– Пантелевна, – сказала голова, – это чей же парень?
– Мой, – ответила Пантелевна. – Он топор нашел.
Мы прошли еще немного. Все люди, которые встречались нам, удивлялись: с кем это идет Пантелевна?
Какая-то женщина крикнула с огорода:
– Да это не племянник ли твой из Олюшина?
– Племянник! – крикнула в ответ Пантелевна. – Он топор мне нашел.
Тут я сильно удивился, что стал племянником, но виду не подал и молча поспевал за Пантелевной.
Встретилась другая женщина, с девочкой на руках.
– Это кто березу-то везет? – спросила она.
– Племянник мой, – ответила Пантелевна. – Он топор нашел, а я думала: не лесовик ли унес?
Так, пока мы шли по деревне, Пантелевна всем говорила, что я ей племянник, и рассказывала про топор.
– А теперь он березу мне везет!
– А чего он молчит? – спросил кто-то.
– Как так молчу? – сказал я. – Я племянник ей. Она топор потеряла и думает, не лесовик ли унес, а он в малине лежал. А я племянник ей.
– Давай сюда, батюшка племянник. Вот дом наш.
Когда выстраивается шеренга солдат, то впереди становятся самые рослые и бравые, а в конце всегда бывает маленький солдатик. Так дом Пантелевны стоял в конце и был самый маленький, в три оконца. Про такие дома говорят, что они пирогом подперты, блином покрыты.
Я бросил березу на землю и присел на лавочку перед домом.
– Как называется ваша деревня? – спросил я.
– Чистый Дор.
– Чего Чистый?
Дор… Такого слова я раньше не слыхал.
– А что это такое – Чистый Дор?
– Это, батюшка, деревня наша, – толковала Пантелевна.
– Понятно, понятно. А что такое дор?
– А дор – это вот он весь, дор-то. Все, что вокруг деревни, – это все и есть дор.
Я глядел и видел поле вокруг деревни, а за полем – лес.
– Какой же это дор? Это поле, а вовсе не дор никакой.
– Это и есть дор. Чистый весь, глянь-ка. Это все дор, а уж там, где елочки, – это все бор.
Так я и понял, что дор – это поле, но только не простое поле, а среди леса. Здесь тоже раньше был лес, а потом деревья порубили, пеньки повыдергивали. Дергали, дергали – получился дор.
– Ну ладно, – сказал я, – дор так дор, а мне надо дальше идти.
– Куда ты, батюшка племянник? Вот я самовар поставлю.
Ну что ж, я подождал самовара. А потом приблизился вечер, и я остался ночевать.
– Куда ж ты? – говорила Пантелевна и на следующее утро. – Живи-ка тут. Места в избе хватит.
Я подумал-подумал, послал куда надо телеграмму и остался у Пантелевны. Уж не знаю, как получилось, но только прожил я у нее не день и не месяц, а целый год.
Жил и писал свою книжку. Не эту, а другую.
Эту-то я пишу в Москве.
Гляжу в окошко на пасмурную пожарную каланчу и вспоминаю Чистый Дор.
Начало нашей 3-х дневной поездки выдалось не самым живописным для фотографирования. Но, с другой стороны, что-то в этом есть, фотографировать такую церковь при такой погоде...
Около 5 утра мы запихали вещи и себя в машину и поехали в первое место.
Чистый Дор - это деревня где-то между Кирилловом и Липиным Бором с несколькими жилыми домами.
Как сказано в интернетах: "Есть в этой деревне достопримечательность - деревянная церковь Святого Николая Чудотворца, типа восьмерик на четверике с обширной трапезной и колокольней, построенная в 1767. В трапезной был Иоанно-Богословский придел. В XIX в. своего причта не имела, была приписана к Иткольскому приходу. Церковь еще вполне целая, несмотря на почтенный возраст, но увы заброшенная. Как и многие другие храмы России в 30-х годах ХХ века ее постигла печальная участь. Во время гонений на церковь службы были прекращены, а священник изгнан (возможно был арестован). Культовое здание превращено в склад.
Руки реставраторов не дошли до это деревянного памятника и он постепенно ветшает и разрушается."
Дверь закрыта.
Попасть внутрь можно только через это окно:
Внутри всё как обычно, если не считать того, что я до этого, кажется, не был в деревянных церквях. Вообще, интересно, что севернее Кириллова, Белозерска стоят, в основном, деревянные церкви. В то время как в наших череповецких широтах - каменные. Вроде, не так далеко, а разница есть.
Полезли на самый верх. Церковь, напоминаю, 1767 года.
Где-то ступенек уже нет. На уцелевшие вставать жутковато.
Зато вид сверху отличный.
Небольшая панорамка. На фотку можно тыкнуть, чтоб посмотреть крупнее:
Вид вниз. В нижней части кадра - моя нога на бревне. Только забравшись сюда можно видеть улицу.
Коваль Юрий Иосифович
Чистый Дор (Рассказы)
Юрий Иосифович Коваль
Чистый Дор
Рассказы
Для старшего дошкольного и младшего школьного возраста.
По лесной дороге
Чистый Дор
Весенний вечер
Фиолетовая птица
Под соснами
Около войны
Берёзовый пирожок
Железяка
Картофельный смысл
Кепка с карасями
Бунькины рога
Вода с закрытыми глазами
По-чёрному
Подснежники
Последний лист
ПО ЛЕСНОЙ ДОРОГЕ
Солнце пекло уже которую неделю.
Лесная дорога высохла и побелела от пыли.
В колеях, где стояли когда-то глубокие лужи, земля лопнула, и трещины покрыли её густой сетью. Там, в колеях, прыгали маленькие, сухие лягушки.
Издалека я увидел: в придорожной канаве в кустах малины мелькает белый платочек. Небольшая старушка искала что-то в траве.
Не иголку ли потеряли? - пошутил я, подойдя.
Топор, батюшка. Вчера попрятала, да забыла, под каким кустом.
Я пошарил в малине. С коричневых мохнатых стеблей и с вялых листьев сыпалась пыль. Топор блеснул в тени под кустами, как глубинная рыба.
Вот он! - обрадовалась старушка. - А я-то думаю: не лесовик ли унёс?
Какой лесовик?
А в лесу который живёт. Страшный-то эдакий - бычьи бельмищи.
Борода синяя, - подтвердила старушка, - а по ней пятнышки.
А вы что, видели лесовика?
Видела, батюшка, видела. Он к нам в магазин ходит сахар покупать.
Откуда ж он деньги берёт?
Сам делает, - ответила старушка и пошла с дороги. Её платочек сразу пропал в высокой траве и выпорхнул только под ёлками.
Несмотря на солнечный день, темно было под ёлками. Где-нибудь в этой темноте, подальше от дороги, и сидит, наверно, лесовик.
Вдруг лес кончился, и я увидел большое поле, подобное круглому озеру. В самом центре его, как остров, стояла деревня.
Голубые масленые волны бродили по полю. Это цвёл лён. Высокий небесный купол упирался в лесные верхушки, окружавшие поле со всех сторон.
Я глядел на деревню и не знал, как она называется, и, уж конечно, не думал, что стану жить здесь, снова увижу старушку в белом платочке и даже лесовика.
ЧИСТЫЙ ДОР
Лесная дорога пошла через поле - стала полевой. Дошла до деревни превратилась в деревенскую улицу.
По сторонам стояли высокие и крепкие дома. Их крыши были покрыты осиновой щепой. На одних домах щепа стала от ветра и времени серой, а на других была новой, золотилась под солнцем.
Пока я шёл к журавлю-колодцу, во все окошки смотрели на меня люди: что это, мол, за человек идёт?
Я споткнулся и думал, в окошках засмеются, но все оставались строгими за стеклом.
Напившись, я присел на бревно у колодца.
В доме напротив раскрылось окно. Какая-то женщина поглядела на меня и сказала внутрь комнаты:
Напился и сидит.
И окно снова закрылось.
Подошли два гусака, хотели загоготать, но не осмелились: что это за человек чужой?
Вдруг на дороге я увидел старушку, ту самую, что искала в лесу топор. Теперь она тащила длинную берёзовую жердь.
Давайте пособлю.
Это ты мне топор-то нашёл?
А я-то думала: не лесовик ли унёс?
Я взял жердь и потащил её следом за старушкой.
В пятиоконном доме распахнулось окно, и мохнатая голова высунулась из-за горшка с лимоном.
Пантелевна, - сказала голова, - это чей же парень?
Мой, - ответила Пантелевна. - Он топор нашёл.
Мы прошли ещё немного. Все люди, которые встречались нам, удивлялись: с кем это идёт Пантелевна?
Какая-то женщина крикнула с огорода:
Да это не племянник ли твой из Олюшина?
Племянник! - крикнула в ответ Пантелевна. - Он топор мне нашёл.
Тут я сильно удивился, что стал племянником, но виду не подал и молча поспевал за Пантелевной.
Встретилась другая женщина, с девочкой на руках.
Это кто берёзу-то везёт? - спросила она.
Племянник мой, - ответила Пантелевна. - Он топор нашёл, а я думала: не лесовик ли унёс?
Так, пока мы шли по деревне, Пантелевна всем говорила, что я ей племянник, и рассказывала про топор.
А теперь он берёзу мне везёт!
А чего он молчит? - спросил кто-то.
Как так молчу? - сказал я. - Я племянник ей. Она топор потеряла и думает, не лесовик ли унёс, а он в малине лежал. А я племянник ей.
Давай сюда, батюшка племянник. Вот дом наш.
Когда выстраивается шеренга солдат, то впереди становятся самые рослые и бравые, а в конце всегда бывает маленький солдатик. Так дом Пантелевны стоял в конце и был самый маленький, в три оконца. Про такие дома говорят, что они пирогом подпёрты, блином покрыты.
Я бросил берёзу на землю и присел на лавочку перед домом.
Как называется ваша деревня? - спросил я.
Чистый Дор.
Чего Чистый?
Дор... Такого слова я раньше не слыхал.
А что это такое - Чистый Дор?
Это, батюшка, деревня наша, - толковала Пантелевна.
Понятно, понятно. А что такое дор?
А дор - это вот он весь, дор-то. Всё, что вокруг деревни, - это всё и есть дор.
Я глядел и видел поле вокруг деревни, а за полем - лес.
Какой же это дор? Это поле, а вовсе не дор никакой.
Это и есть дор. Чистый весь, глянь-ка. Это всё дор, а уж там, где ёлочки, - это всё бор.
Так я и понял, что дор - это поле, но только не простое поле, а среди леса. Здесь тоже раньше был лес, а потом деревья порубили, пеньки повыдёргивали. Дёргали, дёргали - получился дор.
Ну ладно, - сказал я, - дор так дор, а мне надо дальше идти.
Куда ты, батюшка племянник? Вот я самовар поставлю.
Ну что ж, я подождал самовара. А потом приблизился вечер, и я остался ночевать.
Куда ж ты? - говорила Пантелевна и на следующее утро. - Живи-ка тут. Места в избе хватит.
Я подумал-подумал, послал куда надо телеграмму и остался у Пантелевны. Уж не знаю, как получилось, но только прожил я у неё не день и не месяц, а целый год.
Жил и писал свою книжку. Не эту, а другую.
Эту-то я нишу в Москве.
Гляжу в окошко на пасмурную пожарную каланчу и вспоминаю Чистый Дор.
У излучины реки Ялмы в старой баньке жил, между прочим, дядя Зуй.
Жил он не один, а с внучкою Нюркой, и было у него всё, что надо, - и куры, и корова.
Свиньи вот только нету, - говорил дядя Зуй. - А на что хорошему человеку свинья?
Ещё летом дядя Зуй накосил в лесу травы и сметал стожок сена, но не просто сметал - хитро: поставил стог не на землю, как все делают, а прямо на сани, чтоб сподручней было зимой сено из лесу вывезти.
А когда наступила зима, дядя Зуй про то сено забыл.
Дед, - говорит Нюрка, - ты что ж сено-то из лесу не везёшь? Ай позабыл?
Какое сено? - удивился дядя Зуй, а после хлопнул себя по лбу и побежал к председателю лошадь просить.
Лошадь председатель дал хорошую, крепкую. На ней дядя Зуй скоро до места добрался. Смотрит - стожок его снегом занесён.
Стал он снег вокруг саней ногой раскидывать, оглянулся потом - нет лошади: ушла, проклятая!
Побежал вдогонку - догнал, а лошадь не идёт к стогу, упирается.
"С чего бы это она, - думает дядя Зуй, - упирается-то?"
Накокец-таки запряг её дядя Зуй в сани.
Чмокает дядя Зуй губами, кричит, а лошадь ни с места - полозья к земле крепко примёрзли. Пришлось по ним топориком постукать - сани тронулись, а на них стожок. Так и едет, как в лесу стоял.
Дядя Зуй сбоку идёт, на лошадь губами чмокает.
К обеду добрались до дому, дядя Зуй стал распрягать.
Ты чего, Зуюшко, привёз-то? - кричит ему Пантелевна.
Сено, Пантелевна. Чего ж иное?
А на возу у тебя что?
Глянул дядя Зуй и как стоял, так и сел в снег. Страшная какая-то, кривая да мохнатая морда выставилась с воза - медведь!
"Р-ру-у-у!.."
Медведь зашевелился на возу, наклонил стог набок и вывалился в снег. Тряхнул башкой, схватил в зубы снегу и в лес побежал.
Стой! - закричал дядя Зуй. - Держи его, Пантелевна.
Рявкнул медведь и пропал в ёлочках.
Стал народ собираться.
Охотники пришли, и я, конечно, с ними. Толпимся мы, разглядываем медвежьи следы.
Паша-охотник говорит:
Вон какую берлогу себе придумал - Зуев стожок.
А Пантелевна кричит-пугается:
Как же он тебя, Зуюшко, не укусил?..
Да-а, - сказал дядя Зуй, - будет теперь сено медвежатиной разить. Его, наверно, и корова-то в рот не возьмёт.
ВЕСЕННИЙ ВЕЧЕР
Солнце повисело в осиновых ветках и пропало за лесом. Закат расплылся в небе.
Низко, в половину берёзы, над просекой пролетел большой ястреб. Он летел бесшумно, совсем не шевеля синими крыльями.
Я стоял на поляне, снега на которой почти не было. Только под высокими деревьями ещё холодели сугробы.
Ракула, Шидьеро, Бонема, Пялнобово, Чаронда… Что за слова такие - не заклинания ли? Что-то древнее, таинственное и сильное чудится в них. Но это всего лишь географические названия. Такие вот бывают имена деревень, что только ахнешь и удивишься! Есть, правда, и совсем простые: Горка и Мыс, Ельник и Березник, Чаща и Новостройка. А есть странные, как будто нарочно придуманные; в них чудится какая-то история, мерещится сюжет: Косые Гряды, Большой Пепел или вот - Чистый Дор. Что такое этот «дор» и почему он «чистый»? Невозможно объяснить это словесное явление никакими иными словами, кроме как теми же самыми.
«- А дор - это вот он весь, дор-то. Всё, что вокруг деревни, - это всё и есть дор.
Я глядел и видел поле вокруг деревни, а за полем - лес.
- Какой же это дор? Это поле, а вовсе не дор никакой.
- Это и есть дор. Чистый весь, глянь-ка. Это всё дор…»
Вроде бы слова понятные, по-нашему звучат, по-русски выглядят, - а смысл ускользает, прячется. Хотя, казалось бы, прятаться-то и негде: «дор» - место чистое, пространное, открытое.
Открыто оно было в конце 1960-х годов Юрием Иосифовичем Ковалём, тогда ещё «начинающим» прозаиком. В середине 1960-х у него вышло в соавторстве несколько книжек стихотворений для детей; потом состоялась замечательная творческая удача в прозе - повесть «Алый», в которой автор, по собственному выражению, «определился» , то есть «нашёл себя» как писателя прозы - лишь для того, чтобы мгновенно переменить свой творческий почерк и понять, что отныне его путь и цель - не повторять себя, «с каждой новой вещью менять жанр» .
«Алый» - книга повествовательная, сюжетная, насыщенная событиями и даже приключениями. «Чистый Дор» сложился и построился совсем иначе. Рассказы этого цикла нельзя «кратко изложить» или «пересказать своими словами», потому что в них каждое слово подогнано ровнёхонько на своё место, стоит там и красуется: с виду лёгкое, а с места его не сдвинешь.
«У излучины реки Ялмы в старой баньке жил, между прочим, дядя Зуй…»
Один знаменитый писатель очень рассердился на «между прочим» - говорил, что лишние это слова и никакого юмора в них нет. Но Коваль, хоть и уважал того писателя, от своих «между прочим» слов не отказался. Без них голос скучает, речь звучит неинтересно.
Самое главное в прозе Коваля - речь, интонация, слово. Из них можно построить что угодно - не только сюжет, но и персонажа, даже главного героя. Вот только что шёл по лесу неизвестно какой человек, сам по себе, а прошёл по деревне под бормотание старушки Пантелевны - и сделался своим, знакомым, даже и родственником - «племянник ей»
, «топор нашёл».
На словах, на голосовых струнах строится здесь любое событие - пробует ли соседка Мирониха грибной суп («Подснежники»), собирают ли братья Моховы с Нюркой землянику («Берёзовый пирожок») или неисправимо добродушный дядя Зуй делится с соседями ослепительным счастьем - клеёнкой в васильках «поднебесного цвета»
(«Клеёнка»).
Хотя есть в цикле и сюжетные рассказы - как шестилетний Витька застрелил ястреба («Выстрел») или как тот же дядя Зуй нечаянно привёз из лесу сонного медведя («Стожок»). Но и здесь самое главное, «ударное» происходит на словах - когда Пантелевна восклицает: «Как же он тебя, Зуюшко, не укусил?..»
Кажется, будто писатель Коваль подслушал живую, настоящую чью-то речь и записал её нам на радость. Это значит, что хороший перед нами писатель, если нам думается, что рассказывание у него «само получается», без всякой «писательской техники». И ещё кажется, что всё в «Чистом Доре» говорится и пишется просто, абсолютно прозрачно, - и всё же читатель остаётся с ощущением тайны, чуть-чуть приоткрывшейся где-то рядом, возле слов.
Может, и в самом деле по-особенному был настроен слух Коваля, да и зрение, наверное, и осязание, и обоняние. Ведь он чувствовал и понимал то, чего мы бы сами ни за что не уловили, не заметили. Где-то в чаще лесной в землю закопана, спрятана от врагов военная музыка, и только со слов Коваля знаем мы, что в горячий, сонный, сосновый полдень, приложившись ухом к холму, можно услышать, как она глухо играет из-под земли. Другой бы сказал - мы б не поверили, что на весенней поляне, возле пня растут дикие цветы, стебли которых, если их сорвать, «шевелятся, шевелятся в руке» . Не читав Коваля, не распробуешь, что у земляники бывает вкус «лесной, болотный, сумрачный», и вряд ли научишься чувствовать «запах совсем уже близкой зимы - времени, когда вода закрывает глаза» .
Увидеть «Чистый Дор» - открытыми глазами, по-настоящему - помогает нам художница Галина Макавеева. Простые, непритязательные у неё рисунки! Иллюстратор не пытается соригинальничать, продемонстрировать бессовестно-самоуверенное «а я так вижу», самоутвердиться за чужой счёт, но тихими шагами идёт вдоль текста и помогает ему стать шире, глубже.
Пожалуй, главное на картинках Макавеевой - не люди, а природа. Деревья на опушке растут плотно и разнообразно - вот кривая берёза, вот прямая сосна, а зелёные кроны - множеством разнонаправленных зелёных мазков, штрихов и линий - живут своей шелестящей, щебечущей жизнью; и ходит меж дерев «небольшая старушка» в светлом платочке; а вот и рассказчик - с рюкзаком и в кепке - уже почти племянник, топор нашёл. На другой иллюстрации голубые стрекозы трепещут сухими крыльями; вдоль реки причудливо изгибаются стволы прибрежных деревьев, и узкая лодка скользит по тёмной, густой, тревожной воде. А на третьей - вся деревня, с избушками и телеграфными столбами, и зелёный берег, и голубая вода - всё наискосок перечёркнуто внезапными струями дождя, и такой свежестью веет, такой грозовой силой…
В одном интервью (см. журнал «Библиография», № 4 за 1993 г.) Юрий Иосифович сказал о Макавеевой: «Мне бесконечно приятно держать в руках оформленный ею “Чистый Дор”. У Гали есть своё лицо, неповторимое… Впрочем, все мои художники имеют свое лицо - этим и прекрасны» .
…Удивительно и странно, что деревню Чистый Дор можно найти на карте! Правда, не на всякой, а только на очень подробной карте Вологодской области. Но если б и не было такой деревни, Коваль бы её выдумал. Точнее - увидел бы её где-то в полях, за лесами - отдельную, простую и волшебную, как некий остров посреди жизни, - и открыл для нас.
О Юрии Ковале,
о своеобразии его личности и творческой манеры
размышляют писатели
Бек Т. Наиособый опыт особой силы // Литература в школе. - 2001. - № 15.
Етоев А. Коваль // КнигоЕдство. Выбранные места из книжной истории всех времён, планет и народов / Александр Етоев. - Новосибирск, 2007.
